научным сотрудником, — наши в Элисте захватили немецкую лабораторию. Это был крысятник. Нашлись умные люди, крыс не побили и не выпустили, а пригласили опытных ветврачей — из Казахстана их доставили самолетом. Сам командующий обратился к ним с просьбой: разгадайте загадку, зачем немцам потребовались крысы? Притом в низовьях Волги. И ветврачи разгадали. Оказалось, крысы были заражены на первый взгляд безобидным вирусом, что-то вроде гриппа. Но крыс выпускать немцы собирались в города Урала. Вот тогда меня и осенила идея: а нет ли прямой связи между крысами и человечеством?
Академик передохнул. Выпил из термоса глоток какой-то темной жидкости, сказав: «Подводят голосовые связки», продолжал:
— Так вот… Я потом докопался, что связь есть, притом существенная, глубинная… В городах, которые у меня обозначены красными кружочками, крысы дают нездоровое потомство. И вы мне предложили неожиданную гипотезу: а не причастна ли здесь так называемая агрессивная молекула? Ведь и люди и крысы питаются одними и теми же продуктами, образно говоря, одними и теми же «сникерсами». Так что, зная связь между крысой и человеком, по крысиному потомству можно проследить аномалии в человеческом обществе. Повторяю: и крысы и люди употребляют одни и те же продукты. От природы и крысы и люди вегетарианцы. И коль в этих продуктах заложен один и тот же химический препарат, то сначала проявится он в крысином потомстве.
Слушая академика, Иван Григорьевич вспомнил, как в Исследовательском центре Пентагона его шеф однажды обмолвился: «Крыс, доставленных из Вьетнама, как и вьетнамцев, которые их обслуживают, надо поставить на солдатское довольствие: все это собственность армии».
Вьетнамцев привозили и раньше — для проведения над ними опытов. Новая партия крыс почему-то интереса не вызвала. На крысах испытывали жизнестойкость вирусов. Но это делали и немцы и японцы. А вот то, что агрессивная молекула препарата «Эпсилон» могла воздействовать и на крысиное потомство, почему-то ни немцам, ни японцам в голову не приходило.
Академик Краюхин генерировал идеи, как научный руководитель подсказывает молодому ученому ход мысли, которую нужно подтвердить фактами. А факты, если ты настоящий исследователь, — ищи.
— Профессор, я так понимаю: необходимо принимать срочные меры, — сказал Иван Григорьевич, зная, что в науке, как и в разведке, действует одно жесткое правило: хочешь опередить противника, не теряй ни секунды.
— На днях я подам записку президенту, — сообщил академик.
— А для вас это не опасно?
— Я передам ему лично.
— Но допустят ли? У него охраны в два раза больше, чем было у Сталина в годы войны.
— Президент — всенародно избранный. Я за него голосовал.
— Смотрите, профессор. Вам виднее. Может, к вам подключить прессу? Какая-никакая, а — гласность.
— Я прессе не верю.
— Но пресса бывает разная. Как и политика.
— Моя политика — благополучие России.
Соглашаясь с академиком, Иван Григорьевич напомнил:
— Мы с вами единомышленники. Но руководство страны способно предавать…
— А пресса способна пакостить… А вот президенту я доверяю, — повторил он упрямо.
— А его окружению? — переспросил гость, и сам же пояснил: — Это сословие мыслит иначе. Не так, как мы, простые смертные. Люди президентского окружения четко ощущают грань: кто выше по служебному положению, кто ниже. И применительно к этой грани линия их поведения. Вас президентское окружение может не понять. Вы поднимаете руку на их зарубежных друзей.
— Но я ученый!
— Если б вы сказали: я — крупнейший банкир, тогда ваше мнение учли бы.
— А как мыслят в разведке?
— Как простые смертные. А простые смертные, знающие цену добру, всегда войдут в положение другого, вникнут, почему человек поступил так, а не иначе…
Разведчик Коваль всегда чувствовал поддержку простых смертных, и в первую очередь своих непосредственных начальников. Иван Григорьевич умел чувствовать последствия той или иной операции: здесь он довел свою интуицию до совершенства. Были случаи, прерывал операцию в самом начале. Высокие начальники не однажды ставили вопрос об отзыве разведчика. Но проходило время, и выяснялось, что разведчик Коваль был прав. Тогда ему шифровкой отправляли благодарность.
Сейчас он чувствовал себя подобным образом: прервал работу в Прикордонном, отправился в Москву и — как будто не опоздал. Единственно, в чем его подвела интуиция — сердце не екнуло, что академика Краюхина он видит в последний раз.
Глава 66
Прикордонный встретил Первомай под красными знаменами. Желто-голубой флаг — один на весь город — возвышался только над мэрией. В окружении сплошного красного цвета он как бы поник — день был солнечный, безветренный. Люди, празднично одетые, двигались колоннами в направлении Центральной площади. Во главе каждой колонны знаменосцы. На пунцовых бархатных знаменах — многочисленные ордена: город почти полвека трудился на оборону.
Впервые за годы демократии митинг не запретили. И это была главная тема разговоров: люди друг у друга пытались узнать, кто образумил мэра? Он до сих пор выполнял только распоряжения Киева. Высказывали разные догадки. Некоторую ясность внес Михаил Спис. Рано утром он посетил тетю, поздравил с праздником ее и Ивана Григорьевича. Сообщил новость:
— По непроверенным данным, мэра предупредил батько Ажипа: не дратуй рабочих. Пусть все, у кого есть очи, видят, что солидарность людей труда сильней солидарности бизнесменов.
— А разве Ажипа-младший не бизнесмен?
Вопрос тети не обескуражил племянника:
— Зато Ажипа-старший остался пролетарием.
— Ну да. Работает дворником. Возглавляет КГБ.
— Вот тут, тетя, твою абревиатуру могут неправильно понять. Он возглавляет Комитетскую Главную Базу.
С этой Базой Иван Григорьевич уже был знаком. Ее своеобразие заключалось в том, что дворнику подчинялись все сотрудники, начиная с директора. И если уж батько приказал мэру дать возможность рабочим отметить свой праздник под своими знаменами, значит, скоро в стране будут перемены.
По-своему заметила наступающие перемены и Анастасия Карповна:
— Гляди, Ваня, люди опять улыбаются! Еще работал только патронный завод и на товарах ценники кололи глаз огромным количеством нулей, а в настроении горожан уже наметился перелом. Что этому предшествовало, Иван Григорьевич безошибочно угадал: к людям возвращалась вера. Вот что может сделать красный цвет!
Нет, неслучайно под красные стяги собирались княжеские дружины раздробленной Киевской Руси. Копыта монгольских коней втоптали их в илистые берега Калки. Но воины московского князя Дмитрия подняли их, обмыли своей кровью на поле Куликовом.
Неслучайно, видимо, первое, что сотворили дробные президенты, поменяли цвет знамен. Чтоб народ забыл, какого цвета Победа…
Размышляя о случившемся, Иван Григорьевич болезненно чувствовал себя солдатом, проигравшим бой, но испытывал гордость, что не изменил цвету знамени своих предков. Более того, ощущал себя счастливым, что рядом с ним любимая женщина и что у нее под сердцем уже стучит сердце нового живого существа, которому суждено будет жить и сражаться в будущем